Альберт Санчес Пиньоль - Золотые века [Рассказы]

Вещая птица не стала спускаться с небес, а, наоборот, облетела поле еще раз. В конце концов ворон понял, что от страшных подозрений тебя может знобить даже сильнее, чем от мороза.

А что, если пугало не желало умереть на костре или под проливным дождем и как раз боялось этой страшной участи? А вдруг оно хотело заслужить для себя прощение, завлекая всех пернатых в страшную ловушку? Ворон размышлял: „Если бы я был деревяшкой, скучающей в неподвижности, то я бы день и ночь только и размышлял о том, как спастись от неминуемой гибели в открытом поле. Не знаю точно, какой выход тут можно придумать, я могу лишь догадываться о нем. Как ни крути, несмотря на весь мой ум, я только птица, умеющая считать до семи. И если задача пугал — внушать страх, то самое умное из них непременно захочет, чтобы он овладел даже теми из пернатых, которые пугал не боятся“.

Пренебрегая осторожностью, ворон облетел овсяное поле, чтобы подтвердить или рассеять свои сомнения. „Если мы имеем дело с благородным сердцем, как мне хотелось бы верить, и прилетим сюда, то победа будет за нами, — сказал он себе, — но если перед нами обманщик, то все птицы погибнут. И вина ляжет на меня“.

Когда ворон вернулся к дереву, на котором сидели птицы, те заметили его настороженный вид.

— Ну и как? — спросили они посланника. — Это была ловушка или на самом деле чудо?

Ворон три раза открывал клюв, словно ему не хватало воздуха, и наконец выдохнул:

— Давайте оставим эту затею.

■

Именно таким образом наше пугало превратилось в самое грозное пугало на свете. Ему действительно удалось заслужить восхищение людей, которые отблагодарили героя, подарив ему вечную жизнь. Вместо того чтобы сжечь или сломать старое чучело, они в знак благодарности сохранили его на овсяном поле навсегда и щедро наградили. Приходившие в негодность и ветшающие части пугала немедленно подновлялись. Когда шляпу с его головы сдул ветер, ему подарили новую, гораздо красивее прежней; и на этот раз закрепили на тыкве зелеными пластиковыми бечевками, завязав бантик под подбородком. Когда рубаха истрепалась, его нарядили в новую, не такую застиранную, как прежняя. Вместо носа ему вставили морковку, а в рукава напихали соломы, и она высовывалась из манжет, точно пальцы с крошечными желтыми ногтями. И все люди с гордостью и удивлением повторяли: „Мы не знаем, почему так происходит, но такого пугала, как наше, нет больше нигде в мире: к нему не подлетают даже вороны“.

Некоторые люди в наивности своей думают, что играют жизнью и смертью по собственной воле, но на самом деле жизнь играет нами, когда ей это угодно, как ей это угодно и где ей это угодно. Вот такая ценная мысль. Однако, как всем известно, людям недалеким иногда требуются годы, чтобы осмыслить даже менее сложные истины. Особенно трудно приходится тем, чьи мозги затуманены бредовыми идеями: если ты проводишь весь день, с рассвета до заката, по колено в воде, согнув спину, если ты питаешься миражами и то и дело страдаешь от поноса, это означает, что ты отдал себя во власть случая. Некоторые называют подобное явление золотой лихорадкой.

Порой высоко в небе чертил свои круги в облаках орел и смотрел на меня. Река протекала в очень узкой долине, и я видел небосвод таким, каким он представляется лягушкам со дна колодца. Вода текла быстро, точно струи водопада, и русло почти не изгибалось, но я нашел небольшую заводь, где течение мне не мешало, и всегда работал там. Деревья обступали реку с двух сторон, точно полки солдат, готовых к бою. Эта чащоба на берегах казалась зеленой и плотной стеной, которая не давала никакой возможности следить за окрестностями. Я не увидел незнакомца раньше не только из-за особенностей пейзажа тех мест, но и потому, что мой взгляд был прикован к промывочному лотку, и заметил его только тогда, когда он оказался прямо передо мной. Мужчина вел в поводу одного мула, за которым следовали караваном еще три. Мне вспоминается, что я выскочил из реки, в несколько прыжков достиг своего лагеря и схватил старую винтовку. Однако пришелец оказался чрезвычайно любезным и сказал только несколько слов:

— Я ни одной живой души не видел за последние три дня. Даже индейцы куда-то испарились.

И это он говорил мне — человеку, который вот уже три месяца не разговаривал ни с кем. Даже с самим собой. Любопытно, что после такого длительного периода вынужденной немоты мне было больно шевелить губами и языком. Мой рот издавал нечленораздельные и исковерканные звуки, напоминавшие рокот речных струй. Однако у него хватило терпения дождаться результата моих стараний. Наконец я смог произнести:

— Я первый белый человек, нога которого ступила на эту землю. Ее богатства являются моей собственностью, и вам придется признать это добровольно или по принуждению.

— В мои намерения отнюдь не входит оспаривать ваши права, — таков был его ответ, произнесенный миролюбивым тоном.

В облике этого человека были отдельные черты, которые не увязывались в моей голове со временем и местом нашей встречи. Несмотря на это, я затрудняюсь выразить свою мысль точнее. Одежда на нем, безусловно, соответствовала обычаям золотоискателей, и четыре мула были навьючены инструментами, необходимыми на прииске, — это не вызывало сомнений. Но все было покрыто каким-то налетом фальши, хотя уловить суть обмана мне не удавалось. Бока мулов, например, слишком лоснились, животные были слишком упитаны для наших диких краев, а старательский инструмент на их спинах был новехонек. Манеры незнакомца казались слишком изысканными, кисти его рук были затянуты в черную кожу. Мои сомнения, наверное, можно выразить так: представьте себе маркиза, который во время карнавала наряжается трубочистом. Каким бы совершенным ни был его маскарадный костюм, он и в нем не перестанет быть аристократом. Вот это я и хотел сказать.

— Златрук, Томас Златрук, — представился он. — Можно просто Том.

Он широко раскинул руки, чтобы доказать свои мирные намерения, и, по правде говоря, мне было стыдно поднять винтовку и прицелиться ему в грудь. Черты его лица отличались приятностью, такой приятностью, что мысль о возможности нарушить их гармонию при помощи пули казалась весьма прискорбной.

— Тимоти Ван Руп, — откликнулся я, — но все меня называют Тимом.

Наступила пауза. Потом он заметил:

— Тим и Том. — Он повторил еще раз: — Тим и Том. Забавно получается, не правда ли?

Неожиданно мы вместе рассмеялись, хотя никаких причин для веселья у нас не было. С другой стороны, у нас также не было оснований для того, чтобы сохранять серьезность. Мы расхохотались, хотя двое мужчин, затерянных в горах, гораздо чаще убивают друг друга из винтовок, чем смеются вместе до упаду.

■

Мы договорились обо всем по справедливости. Поскольку я первым занял место на реке, за мной признавались определенные привилегии. Однако мои запасы провизии уже подходили к концу, и поэтому я уступил половину всего золота, которое нам предстояло найти, в обмен на половину его продуктов. Мы сочли эти условия взаимовыгодными, и наши дела быстро наладились. С самого первого дня в наших отношениях установился четкий порядок, и в то же время эта гармония казалась мнимой. В тех местах не принято вести долгие беседы. Мы распределили между собой различные мелкие обязанности и выполняли их строго по очереди, подчиняясь неуклонной дисциплине, словно оба были пруссаками. Остальное время мы проводили на реке, промывая одну за другой порции земли в корзинах из крученой проволоки, напоминавших по форме огромные китайские шляпы. Мы клали землю в эти лотки, и она постепенно растворялась там, а мы с нетерпением ждали, что среди грязи вдруг блеснет нам золотая искра удачи. Том Златрук оказался честным человеком. Но ни одного грамма золота мы не нашли.

После целой недели изнурительного труда я счел своей обязанностью поговорить с ним начистоту.

— Том, — обратился я к нему вечером, — не сердитесь на меня, но, кажется, я ввел вас в заблуждение, сам того не желая. Искать здесь золото не имеет смысла. Мы уже много дней трудимся на реке, и совершенно ясно, что никакого золота тут нет. Только вода, галька, глина и холод. Если мы останемся здесь и дальше, на меня ляжет груз ответственности за ваше разочарование, к тому же я вовсе не хочу, чтобы оно передалось мне самому. Будет лучше, если начиная с сегодняшнего дня каждый из нас пойдет своей дорогой.

— Да ну что вы! — последовал немедленный ответ. — Мы вот-вот откроем такую жилу, какую еще никому не удавалось найти. Неужели вы готовы сдаться сейчас, когда наши пальцы вот-вот коснутся сокровища?

— Я имел в виду только, что мы ошиблись в выборе места, и желаю вам удачи, — говорю это не для красного словца. Мой путь лежит на север или, может быть, на юг, сам еще не знаю.

В моем голосе сквозило некоторое разочарование, поэтому его жаркая речь казалась довольно неуместной. Он вымаливал у меня еще один день с непонятной мне страстностью: „Ради бога, Тим, только еще один день, ну что мы от этого теряем!“ Говорил Том таким тоном, что в этот момент создавалось впечатление, что он ценил мое общество гораздо выше, чем золото. У него были манеры истинного джентльмена, и я почувствовал себя обязанным оправдать его доверие.